Любимые стихотворения

[СТЕПАНЫЧ]

В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.

А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.

Пускай сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
Где тьма кругом, -
Во тьме я солнце бы нашел
С тобой вдвоем,
С тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
Тобой одной.

Роберт Бёрнс

[Опоссум]

Март 1964г.
Осташков.
Слева от санок виден льдозавод.
Ребёнку нравятся радуги, мороз… да всё нравится.

2012 январь.
Проезжая место, оглядываюсь
И радуюсь: я ЭТО видел.
Мелкая, но моя радость.

[Дима1964]

Поезд No 193


Нет времени, чтобы себя обмануть,
И нет ничего, чтобы просто уснуть,
И нет никого, кто способен нажать на курок.
Моя голова — перекресток железных дорог.


Здесь целое небо, но нечем дышать.
Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать.
Я прочно запутался в сетке ошибочных строк.
Моя голова — перекресток железных дорог.

Нарушены правила в нашей игре.
И я повис на телефонном шнуре.
Смотрите, сегодня петля на плечах палача.
Скажи мне — прощай, помолись и скорее кончай.

Минута считалась за несколько лет,
Но ты мне купила обратный билет.
И вот уже ты мне приносишь заваренный чай.

С него начинается мертвый сезон.
Шесть твоих цифр помнит мой телефон,
Хотя он давно помешался на длинных гудках.
Нам нужно молчать и стискивать зубы до боли в висках.

Фильтр сигареты испачкан в крови.
Я еду по минному полю любви.
Хочу каждый день умирать у тебя на руках.
Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Любовь — это слово похоже на ложь.
Пришитая к коже дешевая брошь.
Прицепленный к жестким вагонам вагон-ресторан.
И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.

Любовь — режиссер с удивленным лицом,
Снимающий фильмы с печальным концом,
А нам все равно так хотелось смотреть на экран.

Любовь — это мой заколдованный дом,
И двое, что все еще спят там вдвоем.
На улице Сакко-Ванцетти мой дом 22.
Они еще спят, но они еще помнят слова.

Их ловит безумный ночной телеграф.
Любовь — это то, в чем я прав и неправ,
И только любовь дает мне на это права.

Любовь — как куранты отставших часов.
Стойкая боязнь чужих адресов.
Любовь — это солнце, которое видит закат.

Это я, это твой неизвестный солдат.

Любовь — это снег и глухая стена.
Любовь — это несколько капель вина.
Любовь — это поезд Свердловск-Ленинград и назад.
Любовь — это поезд сюда и назад.

Нет времени, чтобы себя обмануть.
И нет ничего, чтобы просто уснуть.
И нет никого, кто способен нажать на курок.
Моя голова — перекресток железных дорог.


Александр Башлачёв

Шарль Бодлер

Sed Non Satiata (Но не насытившаяся)

Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.

Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой
Не смеют, демон мой; ты — край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
К колодцам глаз твоих идут на водопой.

Но не прохлада в них — огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: «Остынь!»,

Семижды заключив тебя в свои объятья!
Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье,
Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!

Лился сумрак голубой
В парусах фрегата.
Провожала на разбой
Бабушка пирата.
Два кастета уложила
И для золота мешок,
А потом, конечно, мыло,
И зубной порошок.

"Дорогой кормилец наш,
Сокол одноглазый,
Ты смотри, на абордаж
Попусту не лазай.

Без нужды не посещай
Злачные притоны,
Зря сирот не обижай,
Береги патроны.

Без закуски ром не пей -
Очень вредно это,
И ходи всегда с бубей,
Если хода нету…"

Но на этом месте вдруг,
Оборвал старушку внук:
"Слушай, бабка, если так
Все тебе знакомо,
Ты давай, сама езжай,
А я останусь дома."
Дует ветер голубой
В паруса фрегата
Провожали на разбой
Бабушку пираты.


(Э. Успенский)

[Дима1964]

М.Кочетков — Последняя мистерия

Пока меня не раскусили
И не сослали за Можай,
Я на великую Россию
Гляжу с второго этажа.
Я вижу всех пытливым оком,
Царя Гороха-дурака
И даже старенького Бога,
Грустящего на облаках.

Я вижу Рябу, Кукарачу
И Достоевского в слезах,
И алкоголиков на даче
В дремучих муромских лесах.
Поляков, что завел Сусанин,
Петра с усами на коне,
Василь Иваныча с усами
И даже муху на говне.

Да, велика Россия-матерь,
И, вновь тобою обуян,
Здесь на классической кровати
Грустит поэт, хотя бы я.
Усыпан пеплом и паршою,
В халате с бабского плеча,
Болея телом и душою,
Лишь о тебе моя печаль.

В твоей семье не без урода,
Ну что ж, уродом получай -
Я — сын папаши всех народов,
Я — внучек деда Лукича.
Мой братец — серый волк тамбовский,
А дядька — дядька Черномор,
Сестра Аленушка, медсестры,
И все кривы, как на подбор.

О, Боже мой, какая скука,
О, Боже, как нехорошо,
Здесь всяк на всяка смотрит букой,
Базуку пряча за душой.
Здесь не ножом из подворотни, -
На Красной площади убьют,
Уже не завтра, а сегодня,
Осталось несколько минут.

Уже петух на Спасской башне
Двенадцать "ку" прокуковал,
Уже палач, седой и страшный,
Орал в топор перековал.
Меня убьют, как иноверца,
Под крики публики: "Убей!"
И вылетит из горла сердце,
Помойный красный воробей.

Эй ты, подобие цыпленка,
Лети отсюда далеко,
Туда, где хмурые подонки
С руки не кормят мышьяком,
Туда, где скрученной железкой
Тебя навылет не пробьют,
Лети, как крик, последний, детский,
Лети, лети, не то убьют.

Пока меня не раскусили,
К чему испытывать судьбу,
И я по-англицки красиво
На тонких цыпочках уйду.
Я ухожу, поднявши ворот,
Туда, где гаснут фонари,
Пока еще великий город
Лежит в развалинах перин.

Пока палач, воюя с храпом,
Припал к подушке-блиндажу,
Я тихой-тихой-тихой сапой
По огородам ухожу.
Так вот она, свобода злая, -
По огородам и межам
Бежать как сука, как борзая,
Куда глаза глядят, бежать.

Ловя губами горький воздух
Гнилых картофельных полей,
Во весь опор, пока не поздно,
Бежать по родине моей.
Спасибо, Господи Иисусе,
Что все закончилось добром,
За то, что в этом захолустье
Позволил мне скрипеть пером.

Спасибо, большего не надо,
Я дальше сам уж, как-нибудь,
Перо, бумага и лампада
Мне дальше освещают путь.
И на картофельном Востоке
Под колокольный перезвон
Взлетят мои больные строки
Гурьбой картофельных ворон.

И все к чертям перевернется
Под крих архангельской трубы,
Петух на башне поперхнется,
Дурак в гробу перевернется,
Палач со страху промахнется,
Себе полпальца отрубив.

Из тюрем грянут общим хором
И арестанты и конвой,
Когда вернусь я в этот город,
Вернусь как царь и как герой.
Вернутся сахарные горы,
Вернутся реки с киселем,
И будет вечен этот город,
И вечно царствие мое.

Я вернулся в этот город,
Здесь дома как будто те же,
Только чуть пониже небо
И мрачнее фонари.
Я стою, поднявши ворот,
И промокший, словно леший,
Я жую горбушку хлеба,
Что мне нищий подарил.



Это стихотворение, точнее песню Кочеткова , бесподобно поет Александр Хочинский, одна из последних его записей …….

[Noperapon]

Олег Ладыженский

Седина в моей короне, брешь в надежной обороне,
Поздней ночью грай вороний сердце бередит.

Древний тополь лист уронит — будто душу пальцем тронет,
И душа в ответ застонет, скажет: «Встань! Иди…»

Я — король на скользком троне, на венчанье — посторонний,
Смерть любовников в Вероне, боль в пустой груди,

Блеск монетки на ладони, дырка в стареньком бидоне,
Мертвый вепрь в Калидоне, — в поле я один,

Я один, давно не воин, истекаю волчьим воем,
Было б нас хотя бы двое… Боже, пощади!

Дай укрыться с головою, стать травою, стать молвою,
Палой, желтою листвою, серебром седин,

Дай бестрепетной рукою горстку вечного покоя,
Запах вялого левкоя, кружево гардин,

Блеск зарницы над рекою, — будет тяжело, легко ли,
Всё равно игла уколет, болью наградит,

Обожжет, поднимет в полночь, обращая немощь в помощь —
Путь ни сердцем, ни на ощупь неисповедим!

Здесь ли, где-то, юный, старый, в одиночку или стаей,
Снова жизнь перелистаю, раб и господин,

Окунусь в огонь ристалищ, расплещусь узорной сталью,
Осушу родник Кастальский, строг и нелюдим, —

Кашель, боль, хрустят суставы, на пороге ждет усталость,
«Встань!» — не стану. «Встань!» — не встану.
«Встань!» — встаю. «Иди…»

На голом острове растёт чертополох.
Когда-то старцы жили там — остался вздох.
Их много было на челне…
По воле волн
Прибило к берегу не всех — разбился челн.

Спросил один чрез много лет:
— А сколько нас?
— А сколько б ни было, все тут, — был общий глас.
Их было трое, видит Бог.
Все видит Бог.
Но не умел из них никто считать до трех.

Молились Богу просто так сквозь дождь и снег:
— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!
Но дни летели, годы шли, и на тот свет
Сошли два сивых старичка — простыл и след.

Один остался дотлевать, сухой, как трут:
— Они со мной. Они в земле.
Они все тут.
Себя забыл он самого. Все ох да ох.
Все выдул ветер из него — остался вздох.

Свой вздох он Богу возносил сквозь дождь и снег:
— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!
Мир во гресех послал корабль в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.

Насела буря на него — не продохнуть,
И дал он течь, и он дал крен и стал тонуть.
Но увидала пара глаз на корабле:
Не то костер, не то звезда зажглась во мгле.

Соленый волк взревел: — Иду валить норд-ост!
Бывали знаки мудреней, но этот прост.
Пройдя, как смерть, водоворот меж тесных скал.
Прибился к берегу корабль и в бухте стал.

И буря стихла. Поутру шел дождь и снег,
Морские ухари сошли на голый брег.
Они на гору взобрались — а там сидел
Один оборванный старик и вдаль глядел.

Ты что здесь делаешь, глупой?
— Молюсь за всех.
И произнес трикрат свой стих сквозь дождь и снег.
Не знаешь ты святых молитв, — сказали так.
Молюсь, как ведаю, — вздохнул глупой простак.

Они молитву «Отче наш» прочли трикрат.
Старик запомнил наизусть.
Старик был рад.
Они пошли на корабле в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.

Но увидали все, кто был на корабле:
Бежит отшельник по воде, как по земле.
— Остановитесь! — им кричит.
— Помилуй Бог,
Молитву вашу я забыл.
Совсем стал плох.

— Святой! — вскричали все, кто был на корабле:
Ходить он может по воде, как по земле.
Его молитва, как звезда, в ту ночь зажглась…
— Молись, как прежде! — был таков их общий глас.

Они ушли на корабле в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
На голом острове растет чертополох.
Когда-то старцы жили там — остался вздох.

Как прежде, молится сей вздох сквозь дождь и снег:
— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!

[Опоссум]

Прохмелюсь слегка
лесом правил я,
Не устал пока, пил во здравие

Скисли душами, запрыщавели,

А ещё вином много тешились,
Пропивали ДОМ, дрались, вешались

И стервятник спустился, да сузил круги

А припадочный малый, придурок и вор, мне тайком из-под пазухи нож показал

Но заметьте, вот он без страховки идёт.

А счётчик щёлк, да всё равно.
В конце пути придётся рассчитаться.

Добавлено спустя 3 минуты 50 секунд:
На Руси, на самой древней,
Жил старик в одной деревне,
Бабку делом в гроб загнал,
Жил, и горюшка не знал;

И растил тот лиходей ,
трёх здоровых сыновей;

Добавлено спустя 6 минут 23 секунды:
Старший сын с печи не сходит;
Целый день дурню городит;
Представляет будто он;
Чуть ли не Наполеон

Ну, а средний, в маму схожий;
...
(to be cont.)

Добавлено спустя 15 минут 16 секунд:
"-Ручка в ручку;
-ручка в штучку;
-штучка в ручку;
-штучка в штучку"

Краткое изложение истории.

У нас с тобой разлука на двоих
И на двоих нам будет радость встречи.
Мне так тепло от слов сейчас твоих
Как манят губы, руки твои плечи.
Храню тебя до капельки в себе,
Чтоб не отдать ни капельки другому.
Ты свет в моей измученной судьбе,
Моя дорога к призрачному дому…
И не прервётся нежности полёт,
А сердце если бьется, не остынет.
Ведь в нём надежда с верою живёт
Оазисом в безжалостной пустыне.
У нас сейчас разлука на двоих.
Как хочется безоблачного лета.
Мне так легко от снов теперь твоих
Они с тобою наши до рассвета…

Николай Гумилев
Жизнь

С тусклым взором, с мертвым сердцем в море броситься со скалы,
В час, когда, как знамя, в небе дымно-розовая заря,
Иль в темнице стать свободным, как свободны одни орлы,
Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря!

Да, я понял. Символ жизни — не поэт, что творит слова,
И не воин с твердым сердцем, не работник, ведущий плуг, —
С иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва,
Забывающий игрушки между белых усталых рук.

Волшебная скрипка
Валерию Брюсову

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял её однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервётся пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймёшь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьёт, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Александр Блок
СНЕЖНОЕ ВИНО

И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.

Я опрокинут в темных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.

И ты смеешься дивным смехом,
Змеишься в чаше золотой,
И над твоим собольим мехом
Гуляет ветер голубой.

И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?

[Дима1964]

Знаешь ты как делают людей?
Очень-очень просто.
Ты возьми две пригоршни мышей
Маленького роста.

Тех мышей ты положи в мешок,
Лучше в полотняный,
Через час брось розы лепесток
И прикинься пьяной.

А мешок тот положи на стол,
Стол под синей лампой.
В это время пей один рассол
С прошлогодней мятой.

Тут уйди, прикрыв плотнее дверь
На этом вот куплете.
И случится, верь или не верь,-
Из мешка вдруг выйдут дети.

Ты услышишь, как они поют голосом прозрачным,
К ним придешь в их маленький уют
И не будешь мрачной.
Да, вот так вот делают людей.
Видишь- очень просто!
А теперь иди лови мышей
Маленького роста.
© С. Рыженко.

Порой бывает, незнакомый человек,
Живущий "по ту сторону планеты",
Вдруг остановит свой безумный бег
Простым вопросом: "Солнышко, ну где ты?".

И сразу вмиг становится теплей
От слов простых, пронизанных участьем,
И в череде унылых серых дней
Мелькнёт луч солнца, разогнав ненастье.

И тише боль, и легче на душе,
И хочется дарить тепло другому,
Живущему в реальном мираже
Так далеко, но близкому такому…

И чувствуешь уверенность свою,
И веришь в то, что нужен ты кому-то.
Ты ждёшь ответ и смотришь в монитор,
И вот она, счастливая минута…

Остановить хочу безумный миг,
Слова мои улыбкою согреты.
Родной мой, самый близкий человек,
Грустить не надо… Солнышко… Ну где ты?

Рассвет приходит к тем, кто видел тьму
Во всём её убийственном величии….
Кто плакал от людского безразличия,
Но безразличным не был ни к кому!
Рассвет приходит к тем, кто был в пути,
Не зная ни усталости, ни лени.
Кто, обессилев, падал на колени,
Но поднимался. Продолжал идти!
И, зажимая волю в кулаки,
Вдруг находил ромашковое поле,
И, задыхаясь от щемящей боли,
Свои ладони прятал в лепестки!
К тем, кто, похоронив свои мечты,
И, помянув их, устремлялся дальше.
Кто смог среди предательства и фальши,
Не растерять душевной чистоты!
Нечаянно в небесной синеве,
Вдруг распахнутся солнечные двери.
Рассвет приходит к тем, кто верил в свет.
Абсурдно, до последнего.
Но верил!

Лев Ошанин: ВОЛЖСКАЯ БАЛЛАДА

1945

Третий год у Натальи тяжелые сны,
Третий год ей земля горяча —
С той поры как солдатской дорогой войны
Муж ушел, сапогами стуча.
На четвертом году прибывает пакет.
Почерк в нем незнаком и суров:
«Он отправлен в саратовский лазарет,
Ваш супруг, Алексей Ковалев».
Председатель дает подорожную ей.
То надеждой, то горем полна,
На другую солдатку оставив детей,
Едет в город Саратов она.
А Саратов велик. От дверей до дверей
Как найти в нем родные следы?
Много раненых братьев, отцов и мужей
На покое у волжской воды.
Наконец ее доктор ведет в тишине
По тропинкам больничных ковров.
И, притихшая, слышит она, как во сне:
— Здесь лежит Алексей Ковалев.—
Нерастраченной нежности женской полна,
И калеку Наталья ждала,
Но того, что увидела, даже она
Ни понять, ни узнать не могла.
Он хозяином был ее дум и тревог,
Запевалой, лихим кузнецом.
Он ли — этот бедняга без рук и без ног,
С перекошенным, серым лицом?
И, не в силах сдержаться, от горя пьяна,
Повалившись в кровать головой,
В голос вдруг закричала, завыла она:
— Где ты, Леша, соколик ты мой?! —
Лишь в глазах у него два горячих луча.
Что он скажет — безрукий, немой!
И сурово Наталья глядит на врача:
— Собирайте, он едет домой.
Не узнать тебе друга былого, жена,—
Пусть как память живет он в дому.
— Вот спаситель ваш,— детям сказала она,—
Все втроем поклонитесь ему!
Причитали соседки над женской судьбой,
Горевал ее горем колхоз.
Но, как прежде, вставала Наталья с зарей,
И никто не видал ее слез…
Чисто в горнице. Дышат в печи пироги.
Только вдруг, словно годы назад,
Под окном раздаются мужские шаги,
Сапоги по ступенькам стучат.
И Наталья глядит со скамейки без слов,
Как, склонившись в дверях головой,
Входит в горницу муж — Алексей Ковалев —
С перевязанной правой рукой.
— Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене.
И, взглянув по-хозяйски кругом,
Замечает чужие глаза в тишине
И другого на месте своем.
А жена перед ним ни мертва ни жива…
Но, как был он, в дорожной пыли,
Все поняв и не в силах придумать слова,
Поклонился жене до земли.
За великую душу подруге не мстят
И не мучают верной жены.
А с войны воротился не просто солдат,
Не с простой воротился войны.
Если будешь на Волге — припомни рассказ,
Невзначай загляни в этот дом,
Где напротив хозяйки в обеденный час
Два солдата сидят за столом.

[Дима1964]

В прошлом были те же соль и мыло,
Хлеб, вино и запах тополей.
В прошлом только будущее было
радужней, надежней и светлей.
И Губерман

Когда однажды ночью я умру
и близкие,надев печаль на лица
со мной придут проститься по утру…
ты все же мне налей опохмелиться.

Добавлено спустя 33 минуты 54 секунды:
В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини
девяносто процентов любви!
Даже если - как исключение -
вас растаптывает толпа,
в человеческом
назначении
девяносто процентов добра.
Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,
несмотря на мусор,
девяносто процентов Тебя.

Андрей Вознесенский

[Дима1964]

Иосиф Бродский
«Как славно вечером в избе…»

Как славно вечером в избе,
запутавшись в своей судьбе,
отбросить мысли о себе
и, притворясь, что спишь,
забыть о мире сволочном
и слушать в сумраке ночном,
как в позвоночнике печном
разбушевалась мышь.

Как славно вечером собрать
листки в случайную тетрадь
и знать, что некому соврать:
"низвергнут!", "вознесен!".
Столпотворению причин
и содержательных мужчин
предпочитая треск лучин
и мышеловки сон.

С весны не топлено, и мне
в заплесневелой тишине
быстрей закутаться в кашне,
чем сердце обнажить.
Ни своенравный педагог,
ни группа ангелов, ни Бог,
перешагнув через порог
нас не научат жить.

август -- сентябрь 1965

со мной придут проститься по утру…
ты все же мне налей опохмелиться.

вспомнилось:
Раз Иван-дурак напился
И подумал сгоряча,
Что пора бы уж жениться.
Так вот он рубил сплеча.

Было принято решенье.
Ваня встал из-за стола
Раз проснулось вдруг желанье –
То былА иль не былА.

Вот пошел он в чисто поле.
По пути смайстрячил лук.
Ну а в поле-то – раздолье.
Ни одной души вокруг.

В первый раз пустил стрелу он –
Прям в Горыныча попал.
А какого черта! Низко,
Тот над Ваней пролетал.

Со второй стрелой получше -
Утку сбил он на лету.
Будет ужин нам с друзьями.
Утка в собственном соку.

Третья – вовсе улетела.
Он пошел ее искать.
Видит, а стрела… у жабы
Сплюнул с горя. Твою мать!

Я ж жену ищу, а эта…
Ну на кой она нужна?
Тут же жаба подмигнула
Девкой стала вдруг она.

Наш Иван решил – допился!
Бабу с жабой путать стал.
Точно. Мне пора жениться.
И к себе ее позвал.

Да она не возражала.
Цап Ванюшу под венец!
Пить ему уж не давала…
Тут и сказочке конец.

Владимир Высоцкий — Баллада О Правде И Лжи


Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек.
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила,-
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.

И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне.
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась и осталась довольна вполне.

И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью,-
Баба как баба, и что ее ради радеть?
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.

Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз,
Деньги взяла, и часы, и еще документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.

Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово,-
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.

Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
— Ложь это все, и на Лжи — одеянье мое!..
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.

Стервой ругали ее, и похуже, чем стервой,
Мазали глиной, спустили дворового пса:
— Духу чтоб не было! На километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа.

Тот протокол заключался обидной тирадой,
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама, вся как есть, пропилась догола.

Голая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго болела, скиталась, нуждалась в деньгах.
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.

Впрочем, леко уживаться с заведомой ложью,
Правда колола глаза и намаялись с ней.
Бродит теперь, неподкупная, по бездорожью,
Из-за своей наготы избегая людей.

Некий чудак и поныне за Правду воюет,-
Правда, в речах его — правды на ломаный грош:
-Чистая Правда со временем восторжествует,
Если проделает то же, что явная Ложь.

Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть — это чистая правда, ребята!
Глядь, а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь.